ulay

Моему пациенту Науму 90 лет, и я его обожаю. Наум крошечный, лысый, с глубоким, бархатным, проникновенным баритоном. Он обладатель докторской степени по физике, многие десятилетия проработал в каком-то секретном советском ящике, в 90 лет у него совершенно ясный ум и прекрасная память, Наум много читает, в том числе и на иврите, в любую погоду ходит гулять с помощницей и любит смотреть по телевизору передачи про животных.
Я сильно подозреваю, что в молодости Наум был ярым поклонником женских прелестей и относился к тем неказистым внешне мужчинам, которые добиваются побед исключительно личным обаянием и умом.
Наум любит обсуждать со мной политическое положение на Ближнем Востоке и давать свои оценки происходящим у нас событиям, на основании собственного богатого личного опыта.
Сегодня, когда я пришла, Наум был занят разбором ситуации на сирийской границе.
Он рассказал, что, даже работая секретным физиком, всегда очень интересовался всем, происходящим в еврейской стране и слушал по ночам вражеские радиостанции, не надеясь, впрочем, что его когда-нибудь выпустят. Обладая аналитическим умом, Наум сильно переживал за будущее Израиля: израильтян он себе представлял в виде семенящих по тротуарам учтивых очкариков с портфелями, которые родились с уже выученной таблицей умножения и нотной грамотой. Наум беспокоился за безопасность страны евреев, находящейся в окружении кровожадных арабских соседей.
Потом эпоха сменилась, Наум вышел на пенсию, жена умерла, а куда делся секретный ящик, он мне не рассказал. Сын увез Наума в Израиль. Из-за стресса, вызванного переездом, Наум заболел и первые две недели провел в постели, не выходя из скромной съемной квартирки. За это время его дважды навещала представительница какой-то организации по имени Рут. Рут была элегантной дамой в голубой седине и изумрудах, они пили чай и вели светские беседы по польски и на идиш. Опасения Наума по поводу безопасности страны евреев росли.
В пятницу он почувствовал себя лучше, и сын взял его с собой на базар, ака шук (о нашем шуке я неоднократно писала). Шук обрушился на Наума девятым валом. Он увидел волосатых смуглых мужиков, орущих нечто невообразимое зычными голосами и подпевающих им шустрых разбитных пацанов. Он увидел матрон, волокущих корзины. Солдат с автоматами, спешащих домой мимо рыночных рядов. Солдаток с такими же автоматами. Нарды. Ослика. Шашлыки на мангале. Но самое главное, он увидел очкарика из прежней жизни, правда, без портфеля. Очкарик азартно торговался с волосатым продавцом в майке за помидоры, оба явно получали удовольствие от процесса.
Наум выдохнул и расслабился. Будущее еврейской страны оказалось несомненно лучше, чем он предполагал. Впервые в жизни аналитическое мышление доктора физики дало сбой.

Сегодня Рада, radaalex, подарила мне одну важную вещь. Журнал у нее подзамочный, так что делаю перепост из других ресурсов.
Классика.
( ПРИВЕРЕДЛИВЫМ ГРАЖДАНАМ МИРА - МЕИР КАХАНЕ.  )

А к нам палестинцы от Асада бегут. Не хотят жить в Сирии, говорят, у оккупантов спокойнее. Наши по ним стреляют, но они упорно продолжают рваться во вражеские объятия. Сейчас один такой ползун рассказал по радио, что их аж три тысячи набежало. А я-то думала, что арабы любят своих и ненавидят евреев. Ошибалась, видимо.

Ну как, как из вечно убегающих, прячущихся, оправдывающихся, выкручивающихся, маскирующихся, растворяющихся, извиняющихся, стесняющихся самих себя - как из нас, таких, получились Израиль и израильтяне?



С разрешения 5_p.


И, да, проблему возвращения Гильада Шалита нужно решать немедленно, нужно решать еще вчера, ибо она, как бы мы не включали здравый смысл и железобетонные принципы, именно она, с учетом специфики израильской ментальности - пороховая бочка.

Первые вечерние передачи после церемонии. Пока еще не черно-белая хроника, не воспоминания выживших в Холокосте.
Беседа Шломо Арци и Яира Лапида. Показывают молоденького Шломо, поющего на идиш в студии с ультраортодоксами. Шломо говорит, что, если бы не Катастрофа, был бы он хазаном в Буковине.
Яир Лапид вспоминает, как его отец, Томи Лапид, уже став известным общественным деятелем, был приглашен в Будапешт, вышел на площадь и сказал окружившим его журналистам: "Я очень рад быть здесь, потому что, в последний раз, когда я стоял на этой площади, то на вот этом здании, передо мной, висел плакат: "Собакам и евреям вход воспрещен".
И потом, еще диалог Томи и Яира Лапида.
Томи привез Яира в Будапешт, подвел к общественному туалету и рассказал, как они шли с мамой в колонне на расстрел к Дунаю, над колонной пролетел советский бомбардировщик, венгерские охранники попрятались, мама втолкнула маленького Томи в туалет и зашла за ним, а когда они вышли, то вокруг никого не было. Они стояли на снегу с желтыми нашивками и знали, что есть приказ стрелять в любого еврея, вышедшего из гетто.
Томи сказал: "Вот тогда я стал сионистом: когда маленький мальчик с желтой нашивкой стоит на снегу с мамой, им некуда идти, и мальчик знает, что сейчас их с мамой убьют только за то, что они евреи - вот тогда мальчик хочет, чтобы у него была страна, в которой с ними этого не случится".
И еще Томи рассказал Яиру, что главным чувством у него в то время было чувство вины: он всегда был очень хорошим, послушным мальчиком, его все взрослые хвалили, учителя, продавцы и даже полицейские. И, вдруг, все эти достойные люди, которых он привык уважать и слушаться, хотят, чтобы он умер. А он не хочет умирать.
И Шломо рассказал похожую историю о своей маме. И сказал, что его всю жизнь преследует мысль, что у его мамы был момент, когда она не знала, вот сейчас оставят ее жить или убьют. И что о том, что они были в Катастрофе, все уцелевшие узнали позже - а тогда они просто были заняты своим маленьким выживанием в большом и сошедшем с ума мире.
А Яир рассказал, что, когда он приходил из школы с запиской от учительницы, о том, что он подрался, то Томи поднимал большой палец - мой сын не боится дать сдачи.
Шломо рассуждал о том, что мораль, по сути, существует, чтобы обеспечить общественный порядок: не будет морали - наступит бардак. И есть огромный вопрос, что делать думающему человеку, когда мораль и общественный порядок вдруг оказываются на противоположных полюсах. Яир рассказал, что он занимается подготовкой подростков к Маршам Жизни в Аушвице, и он просит их подумать не о том, что бы они делали тогда, если бы были евреями (ответ ясен - выживали), а, что бы они делали, если бы были немцами.
Они еще долго разговаривали. И Шломо пел о довоенной Германии.
А я думала, что, как бы мы не выкручивались и не хитрили, жизнь, по большому счету, черно-белая, а люди делятся на своих и чужих, и одна из главных границ проходит здесь.

Разговаривали тут с Мужчиной, вспоминали..
А вот расскажите: какие интересные, памятные, знаменательные события произошли в жизни страны с тех пор, как вы приехали в Израиль?
Я навскидку вспомнила следующее (специально пишу, не сверяясь с гуглем):
первый год я провела в кибуце, и как раз при мне кибуц начал приватизацию. Я еще застала общую бесплатную столовую и прачечную, ящики с бесплатными фруктами и молочными продуктами, вечные разборки по поводу аренды машины и прочие прелести кибуцного образа жизни.
Помню, что из японских легковушек тогда были только Субару, преимущественно, голубые.
Помню асимоны и телекарды, последние еще коллекционировали.
Помню, как курили везде, в том числе, в театральном фойе.
В 93 году мы ездили со знакомыми смотреть на то место, где будет построен новый город Модиин, в котором они купили квартиры.
В том же году появился второй канал, по нему показывали пятничные программы Дуду Топаза и Ривки Михаэли.
Ну, убийство Рабина, куда ж без него...
Почему-то еще запомнилась смерть Офры Хазы, победа Даны Интернейшенл и гибель Илана Рамона, но это уже позже.
А вы что помните такого, особенного?

В 2000 году я родила младшего сына, а через полгода началась вторая интифада. В моем городе гремели взрывы практически каждую неделю, а после кучи погибших в кровавом теракте на пасхальном Седере в гостинице "Парк", наша армия вошла в Газу. Кстати, среди погибших и раненых в гостинице было немало моих знакомых, а также коллега с семьей и пациенты. Некоторое дополнительное количество стало моими пациентами в результате этого, а также последующих и предыдущих терактов.
Когда интифада только началась, а у меня на руках был полугодовалый младенец, то со всех сторон меня призывали быть крайне осторожной, беречь себя и ребенка, и никуда не ходить.
Я, в принципе, к тому времени уже не отличалась особой впечатлительностью на тему арабского террора, поскольку мои золотые студенческие годы в Тель Авивском университете пришлись, как раз, на период Ослиного безумия, а тогда, если кто помнит, автобусы и неавтобусы в Тель Авиве и не в Тель Авиве взрывались с завидной периодичностью, и нас уверяли, что куча разорванных тел - это необходимые жертвы мирного процесса на пути к новому Ближнему Востоку.
Благодаря прекраснодушным дедушкам, Рабину и Пересу, и их сладкой компании, я получила исключительно насыщенную и всеобъемлющую практику в травматологии, ортопедии и ожоговом отделении Тель А Шомера, и окончательно убедилась, что хочу заниматься именно реабилитацией, намертво прикипев к чудом выжившим жертвам Осло в Бейт Левинштейн.
Но это уже мемуары.
А тогда, в 2000, я была уже вполне закаленной израильтянкой, но, видимо, необъяснимые изменения в психике происходят у кормящих матерей во время гормональных всплесков. В общем, я поддалась на мольбы окружающих быть матерью, а не кукушкой и целую неделю отсидела с ребенком дома. Выходили мы исключительно вечером (по вечерам, судя по статистике, у шахидов были другие заботы, кроме, как нас убивать) и бегом в парк, на детскую площадку, пугливо озираясь по сторонам.
Через неделю я стала самой себе противна до невозможности и поняла, что отсюда у меня есть только два пути: или я ее веду в ЗАГС, или она меня ведет к прокурору (с) .
Первый - уехать из Израиля. Мало ли стран, где и погода лучше, и пособия выше, и люди высококультурные, а арабы и налоги не душат.
Первый путь мне не подходил категорически. Я очень люблю мою страну и совершенно не хочу из нее уезжать.
Второй путь: просто жить и не бояться.
Это оказалось нетрудно. Я вернулась к привычной рутине. Единственным раздражающим фактором были стенания окружающих, но я так давно и прочно привыкла делать только то, что сама считаю нужным, что окружающие довольно быстро переключились на перемывание моих костей в мое же отсутствие, а это никогда не портило мне ни сон, ни аппетит.
Теракты продолжались, мы пару раз выбегали с работы оказать первую помощь раненым, но нас регулярно прогоняла полиция, а после работы я ходила по магазинам, гуляла с детьми и вела обычный образ жизни.
Никакого квасного патриотизма во мне нет. Есть элементарное самоуважение и полное отсутствие желания плясать под чужие дудки.
Ну и профессия, наверное, как всегда, наложила отпечаток. Когда так много знаешь про всякие внезапные, разнообразные и неизлечимые болезни, как-то жалко сидеть дома в солнечный день.

Южане, держитесь, хоть бы поскорее закончилось.
А захотите развеяться - приезжайте к нам в шабат.
Ваша Улай.

Ну, вот, в самое ближайшее время узнаем, сколько именно лет наш бывший президент будет любоваться небом в клеточку.
Независимо от действующих лиц, которые мне противны все, без исключения, независимо от пола и места на служебной лестнице, я очень надеюсь, что дело Кацава послужит уроком будущим вельможным сластолюбцам.
Строго по Окуджаве:
Всяк неправедный урок впредь затвержен и заучен,
Ибо праведных уроков не бывает: прах и тлен...

Посмотрела в новостях репортаж о больших спортивных достижениях кузенов из смежной автономии. Подумала, что, если будет футбольный матч между сборными, например, Ирана и Государства Фаластын, то я даже не знаю, за кого болеть. Разве что, за облако зарина с фосгеном, внезапно накрывшее футбольное поле.